Нора Адамян - Девушка из министерства [Повести, рассказы]

Нора Георгиевна Адамян

Девушка из министерства

Повести, рассказы

Девушка из министерства

— Рузанна Аветовна, к министру!

Начальник отдела Иван Сергеевич осторожно опустил телефонную трубку и, вобрав голову в плечи, снова зашелестел бумагами.

Рузанна, как всегда, не то чтобы заволновалась, но почувствовала «ответственность минуты», как говорила Зоя — инженер отдела.

Задвинув ящики, Рузанна достала из сумочки платок, провела гребенкой по волосам, оправила узкое синее платье и, выходя, помедлила у дверей. Зоя оглядела ее, покивала головой и одобрительно поморгала. Это означало: «Все в порядке, хорошо выглядишь, будь спокойна».

У Тосуняна только что кончилось совещание. Даже в приемной было накурено. Люди выходили, вытирая лбы. Секретарша открывала в кабинете форточки.

Министр подозвал Рузанну жестом, не изменив недовольного выражения лица. Невысокий, худой, он сидел, привалившись к ручке большого кресла, и занимал очень мало места. К его огромному пустынному письменному столу куда больше подошел бы директор центрального кафе Баблоев, стоявший сейчас перед министром. Баблоев был похож на скульптуру — выпуклый, широкий, с откинутой, в крутых завитках, головой.

Все в министерстве знали Баблоева. Часто появлялся он и в отделе капитального строительства, каждый раз молча клал перед Рузанной и Зоей по конфетке и, бесшумно покружившись по комнате, уходил, оставляя сладкий запах шипра и чесночный — хаша.

— Какой у него изумительный плащ! На клетчатой подкладке, — восхищенно говорила Зоя. — Вот бы Рубику!

— Кушите, — лаконично советовал Иван Сергеевич.

— Да-а, купишь… Я у него спросила, сколько стоит. Смеется. Я говорю: «Тысяча?» Отвечает: «Половина». Значит, две тысячи.

— Пятьсот тридцать три рубля семьдесят две копейки. Фабрика имени Димитрова. Получены сто пятым и шестнадцатым магазинами.

Сведения Ивана Сергеевича всегда были полными и точными.

Зоя ахала, звонила мужу, томясь ждала перерыва, мчалась в магазин и потом возвращалась, притихшая и разочарованная. Плащ, так великолепно сидевший на Баблоеве, имел совсем другой вид на длинноруком, узкоплечем Рубике и относительно своей ценности никого в заблуждение не вводил.

И сейчас на Баблоеве был отличный светло-серый костюм. Но лицо его выражало растерянность и напряженное внимание. Он слегка покосился на Рузанну крупным, как слива, глазом и приветствовал ее едва уловимым поклоном.

Маленькая темная рука Тосуняна нащупала и отшвырнула коробку спичек. Губы его брезгливо искривились.

— На скатерти вот такие пятна… — Он растопырил пальцы. — На улицу чадом несет. В центре города безобразие устроил.

Он говорил, как всегда, отрывисто и глухо.

Баблоев выждал приличную паузу.

— Енок Макарович, а мое выполнение финансового плана? Почему вы с этой стороны не подходите?

— Пивом тоже торгуешь? — раздраженно спросил Тосунян. — Нет, я удивляюсь, — он хлопнул ладонью по столу, — почему это в любом доме хозяйка стол накроет — приятно смотреть! В чем дело? Секрет, что ли?

Тосунян взглянул на Рузанну, предлагая ей вступить в разговор. Но Рузанна молчала.

Сегодня представление о празднично накрытом столе вызывало в ее сердце горечь и досаду. На это были особые причины.

Баблоев развел руками. «Чего не могу, того не могу», — выражал его покорный вид.

— Иди, — отослал его Тосунян.

Баблоев нехотя пошел к двери и, взявшись за ручку, постоял, прислушиваясь к тому, что говорил министр. А он уже обратился к Рузанне:

— Вот что, из этой забегаловки надо сделать приличное кафе. Чтоб люди туда ходили посидеть, поговорить. Чтоб туда женщины с детьми ходили… Ну?

Он был нетерпелив. Ему хотелось, чтобы собеседник сейчас же всем существом понял его мысль и проникся его планами.

— Понимаешь, настоящее кафе!

Он не спрашивал. Он утверждал.

Рузанна понимала. Она представила себе просторный светлый зал, стены, разрисованные так, будто границы помещения раздвинуты до горизонта. На окнах тяжелые занавеси. Над каждым столиком своя лампа. Столы квадратные, больше обычных ресторанных. Здесь подавали бы настоящий душистый кофе в маленьких чашечках и крепкий, очень горячий чай в тонких стаканах.

Стаканы и их содержимое было вне ведения Рузанны. Пожалуй, вся обстановка кафе — тоже. Но Енок Макарович никогда с этим не считался.

— Значит, проследишь, — приказал он, когда Рузанна высказала ему свои соображения. — Доложишь мне. Выполнение не задерживай.

Всем своим сотрудникам Тосунян говорил «ты».

— Надо хорошего художника, — заметила Рузанна, — это всегда дорого.

— Ничего. Пусть со вкусом будет. Солидно.

Зазвонил телефон. Тосунян снял трубку. Когда Рузанна выходила из кабинета, он кричал:

— Почему восемь вагонов? Я сказал — десять. Никаких восемь!

В длинном коридоре, устланном ковровой дорожкой, Рузанну настиг Баблоев.

— Какой человек! — восхищенно сказал он. — Даже пятно на скатерти заметил!

Рузанна молчала. Но Баблоев должен был узнать, чем кончился разговор в кабинете, как этот разговор мог отразиться на судьбе Баблоева и что нужно предпринять, чтобы отвратить неприятность.

— Семейному человеку для чего кафе? Он у себя дома выпьет. Кафе для такого человека, который целый день по служебным обстоятельствам вне дома находится. Оторван от семьи. Например, шофер такси. О нем мы должны думать. Или командировочный. Я так понимаю свои задачи. Забота о человеке. И фин-план.

У дверей с дощечкой «Отдел капитального строительства» он придержал Рузанну за локоть.

— Все же — что теперь будет?

— Капитальный ремонт и реорганизация, — сухо ответила Рузанна.

— Я этим детским садом руководить не смогу, — с горьким достоинством заявил Баблоев. — Я человек коммерческий. Учтите.

Рузанны это не касалось. Но оскорбленному нужно высказаться. К счастью, Баблоев остановил проходящего мимо работника бухгалтерии:

— Хотелось бы получить справочку…

И Рузанна ушла к себе.

Ивана Сергеевича в комнате не было. Зоя, пользуясь перерывом, беседовала с мужем по телефону. Она обсуждала с ним события сегодняшнего утра, вчерашнего вечера, говорила о вещах уже известных им обоим. Закончить разговор ей было очень трудно, особенно если речь шла о шестимесячном Левончике.

— Ты думаешь, зубок рано прорезался? Нет, в консультации сказали — нормально. Да, да, о ложку стучит. Я сперва испугалась, думала — камушек попал в кашу. Что? Один. Ты видел? Беленький, неровный… Погоди… Я что-то еще хотела сказать… Ах, да. Значит, зайдешь за мной?

Когда у детей начинают расти зубы? Рузанна этого не знала. Она прислушивалась к разговору, положив На стол руки. Обеденный перерыв прошел, но есть и не хотелось. Теперь надо подчистить все дела, привести в порядок ящики, ответить на письма — так Рузанна поступала всегда перед началом новой работы.

В комнату вошел Иван Сергеевич. Зоя деловым голосом закончила:

— Больше я тебе ничего сказать не могу. До свидания. — И негромко добавила: — Цок, — что означало «целую очень крепко». Иногда она говорила: «Оск» — «очень скучаю».

Такие разговоры происходили ежедневно, и Рузанна относилась к ним со снисходительностью старшего. Но сегодня болтовня Зои была неприятна, так же как упоминание Тосуняна о праздничном столе.

Он будет сегодня дома, праздничный стол, хочет этого Рузанна или не хочет. Мама, как всегда, движимая любовью и чувством долга, с пяти часов утра возилась на кухне. Перед тем как уйти на работу, она предложила: «Может быть, ты хочешь сегодня кого-нибудь пригласить?»

Хорошо праздновать день рождения в детстве или в юности, когда радуешься всякому поводу для веселья. Девушке в тридцать три года радоваться нечему. Но родителям этого не скажешь. А любовь их, видно, не может подняться настолько, чтобы они забыли отметить этот день.

Мама возвращалась с работы раньше всех. Она преподавала в сельскохозяйственном техникуме и была всегда занята в утренние часы. Когда Рузанна пришла домой, комнаты были уже празднично прибраны, в вазах стояли цветы поздней осени — мелкие коричневые и розовые хризантемки.

На стол мама поставила лишние приборы.

— Кого это ты ждешь? — спросила Рузанна.

— Ну, не знаешь, что ли, отца? Обязательно притащит кого-нибудь.

Отец приехал с дядей Липаритом. Из своего потрепанного «газика», который дворовые мальчишки презрительно звали «босоножкой», он вытащил небольшой пузатый бочонок и внес его в дом.

— Тебе, дочка, подарок от нашего совхоза. Первое вино этого года. Видишь, мы не забываем добро, как некоторые утверждают…

Он искоса поглядывал на жену.